После приезда в Израиль я уже проработал в отделении 3,5 года. Одна за другой сыпаться неприятности. Три месяца назад из под ареста вернулся наш заведующий отделением, доктор Ш, которого обвинили в развратных действиях по отношению к подростку, которого он не только лечил, но и на выходные подвозил домой на своей машине.
Надо сказать, что он подвозил всех, кто просил или нуждался, включая и меня. Этот донесший на него ребенок из проблемной семьи, с подозрением на шизофрению до 18 лет спал в одной постели со своей мамой и что нагородила ее больная фантазия, известно только им и следователю. Продержав доктора, астматика 3 дня в камере, в цепях и с курящими уголовниками, его выпустили. Мы со слезами на глазах обняли его и он продолжил работу. Но дело закрыто не было…
Доктор Ш, основал это отделение и он принимал на работу всех подряд, независимо от квалификации, не уволив за все время ни одного сотрудника. Будучи прекрасным администратором, он прикрывал всех, понимая, что людям надо кормить себя и семьи.
О его профессионализме ходили легенды и я убедился, что он профессионал высшего класса, настоящий мастер: эрудированный, чуткий, гибкий и быстро схватывающий новое. То, что на семинарах мне требовалось объяснять часами, он схватывал от меня за минуты, а потом, за обедом делился как это сработало в его частной практике.
Нелегко ему было содержать на высоком материальном уровне семью и троих еще неработающих детей. Поэтому он совмещал во многих местах и занимался частной практикой.
Это большой солидный лысый человек с профессорской бородкой, глаза которого выдавали — насколько он еще дитя! Его внутренний ребенок легко входил контакт с детьми, проникая в глубины их душ. При всем его снобизме и отстраненности его нельзя было не любить.

…В тот день мы приняли 10 летнюю пациентку с нарушениями поведения, девочку, которая позволяла себе ногой открывать дверь в кабинет директора школы, обругать его и унизить: типа, да кто ты такой и что ты мне можешь сделать? Она ходила в школу когда хотела и делала что хотела. Родители всегда принимали ее сторону. Но ее обжорство — неконтролируемая еда и избыточный вес стали для нее и родителей — большой проблемой. Они попросили госпитализировать девочку к нам и полечить ее.
С утра я только и делал, что занимался ею, становясь препятствием для импульсивных и своенравных действий, а также являясь мишенью для ее агрессии. Я терпеливо сносил ее выходки, но не поддавался им, нудно объясняя — что такое правила, зачем они нужны и что в отделении мы их придерживаемся и потому ей не позволено… и так спокойно и по-многу раз.
При этом коммуникация велась на двух основных уровнях — вербальном, где мы спорили и невербальном — где я проявлял эмпатию, понимание и терпение, не обращая внимание на ее демонстративное хамство. Я был бесконечно терпелив, занудлив и непреклонен, не реагируя на ее хамский стиль. Она создавала коллективу много проблем и я постоянно был вынужден ею заниматься.
К концу дня мы продолжали спокойно ругаться и выяснять отношения, войдя в контакт, и, по-своему, привязавшись друг другу. Наступил вечер, рабочий день закончился и началось мое дежурство. Поскольку проблемы продолжались, я вновь пригласил ее в кабинет дежурного врача для очередной нудной нотации.
Жесткий подход был запрещен родителями из-за истории, которая произошла с ней в 6 лет.
В этом возрасте она играла с 14 летним мальчиком, сыном друзей семьи в сексуальные игры.
Они обнажались, он был нежен и не причинил ей травм, если не считать травмой исключительно позитивный, в ее представлении, опыт этого общения. Родители, узнав, были в шоке, а главное — это огромное чувство вины, подозрительность и недоверие ко всем мужчинам в ее окружении.
С этого времени они начали ей во всем потворствовать, а она наглеть, превратившись в злобное, наглое, толстое и сутулое создание. Но это не мешало мне видеть в ней несчастного ребенка, жертву родительской потворствующей гиперпротекции.
…Девочка сидела возле дверей, когда в них неожиданно с шумом ввалился отец и стал требовать объяснений, почему в нарушении закона, врач находится наедине с его девочкой за закрытыми дверьми, в комнате с кроватью! Вытащив ребенка в коридор он заявил, что я пьян, что мне нужно срочно искать адвоката, а затем, наклонившись к дочери и глядя ей в глаза требовательно спросил у нее: » НУ, ЧТО ОН ТАМ С ТОБОЙ ДЕЛАЛ!?»
Девочка прекрасно понимала все значение происходящего и то, что я целиком и полностью нахожусь в ее в руках. Вся моя дальнейшая судьба зависела сейчас от этого 10-летнего создания…

«Мы просто беседовали, и я не соглашалась с правилами этого отделения» — сказала она, повторив этот честный ответ на все его повторные пытливые вопросы в присутствии многочисленных свидетелей.
Она не думала мне мстить. Дети иногда бывают мудрее нас, взрoслых. Вот оно значение раппорта!
Папа со скандалом забрал девочку и угрожая засадить меня в тюрьму — удалился: марокканец, бывший полицейский, ненавистник приехавших «русских».

Я в шоке, звоню Ш. Он советует немедленно обратиться в приемное отделение и сдать анализ крови на содержание алкоголя.

Объясняю ситуацию старшему врачу приемного отделения доктору Яну и главной медсестре больницы, прошу взять анализ. Доктор спрашивает: «а ты пил? Давай мы чей-нибудь анализ отправим, для гарантии». Но под контролем главной сестры Ян прокалывает мне вену, наполняя пробирку. В 22 часа посылают амбуланс из Наарии в Хайфу, в больницу Рамбам, в лабораторию. Параллельно об этом происшествии докладывается главному врачу, который приглашает меня и всех участников события наутро, в свой кабинет, на беседу, в зависимости от результата анализа. Глупо, но я волновался, ведь 48 часов назад я выпил 200.0 сухого красного вина. Правда вчера бегал свои 4 километра, но кто знает?
Зав нашей лаборатории рассказала, как там было дело. Анализ был проведен в биохимической лаборатории и показал содержание алкоголя ниже нижнего уровня нормы. Вызвали дежурного на дому, старшего врача-лаборанта, который отправил анализ в токсикологическую лабораторию, где результат подтвердился. Позвонили к нам, в том числе главному врачу — не было ли подтасовки? Но главная сестра сняла подозрения. Дело в том, что стакан вина с последующим бегом вызвал феномен отдачи (ребаунд), сжигание алкоголя ниже уровня даже естественной нормы. Но это мои домыслы вряд-ли кому были бы интересны. Доктор Ян впоследствии, при встречах повторял, что все проблемы от недопоя и настоятельно рекомендовал мне беречь свою печень. Я так и не понял, что он имеет в виду…
Начальник больницы, грозный Шаша, пообещал мне и отделению поддержку. И я успокоился. И надо сказать совершенно напрасно, потому, что через три месяца последовало приглашение в полицию, точно такое же, какое получил доктор Ш, препровожденный после этого приглашения в камеру.

До 15 часов я не находил себе места. Коллектив был полон сочувствия и решимости защитить меня. Мне советовали написать жалобу на ее отца, что я подвергся насилию, что он толкнул меня, что они видели это и готовы свидетельствовать об этом в полиции, в суде — где угодно; что надо его проучить и что это дело верное… Почти не думая, я отказался: » не стану я судиться с родителями этой девочки. Им и так достался больной ребенок… не хочу продолжать это». Мне сказали что я глупец и я согласился…
В назначенный срок я явился в полицию, взяв на всякий случай необходимые вещи. Доктор Миша из нашего отделения сопровождал меня для поддержки.
Офицер зачитал жалобу отца девочки…

Из заявления следовало, что я схватил товарища бывшего полицейского за голову и толкнул его. И все. И у меня стала прояснятся картина того, как работала полиция или ее следователь.

  1. Комната была заперта? Нет.
  2. Это был врачебный осмотр или беседа? Врачебного осмотра не было, была беседа.
  3. Были ли поблизости люди? Да, перед самой дверью.
  4. Что говорит сама девочка? Была беседа, спор.

От его претензий ничего не оставалось и он разозлился и решил навести на меня поклеп, будто я применил насилие, чтобы хоть как-то насолить мне: открыть на меня уголовное дело со всеми последствиями этого. Но у меня были свидетели способные доказать обратное… что он толкал меня.
Полицейский нервничал, дело принимало затяжной оборот: его рабочий день подходил к концу, а ему не дают уйти с работы. «Так ты хватал его за голову?», скучая спросил он. «Нет» ответил я. ? А он тебя?» через силу спросил этот туповатый на вид полицейский, ожидая подробного описания развития событий. «Между нами не было физического контакта», сформулировал я ответ. Он буквально вскочил: «Что?» Я повторил. Четко и ясно. Он куда-то выбежал и вернулся с каким-то бланком: » подпиши!»"???»
«Штраф 1000 -шекелей.» (300$)
Как? За что?
«За ложный донос на несудимого гражданина, чтобы неповадно было — он должен заплатить полиции 1000 шекелей» — ответил полицейский.
«Почему не мне?» — хотелось спросить спросить, но дурацкое воспитание меня остановило. Да, мне эти деньги совсем бы не помешали.
Полицейскому удалось в этот день во-время уйти с работы.

А доктору Ш. пришлось 4,5 года доказывать свою невиновность. Его задерживали еще раз, отстранили от работы и лишили диплома. О нем писали газеты, помещая его фото и пачкая его имя. Он потратил огромные деньги на адвокатов. Он открыл ресторан, где был за повара и официанта, торговал гербалайфом. По его виду нельзя было догадаться каково ему приходится. Его семья поддержала его. Ну и мы, как могли. Диплом ему уже вернули и он начал частную практику. В комнате с наблюдателем за зеркальным стеклом. Клиенты ему доверяют. Его место заведующего все еще ожидает его. И мы тоже.


Обсуждение статьи в Живом Журнале:
http://dyment.livejournal.com/34275.html#comments
http://dyment.livejournal.com/34347.html#comments
http://dyment.livejournal.com/34575.html#comments