Гримаса страдания от растянутого как бы смехом лица. Этот диссонанс невольно сбивает с толку и, наверное, мог бы вызывать раздражение. Но слезы…

Вот уже 15 минут не умолкают стоны и плач этого 10-летнего ребенка. На вид Илану не больше 7-8. Перед ним нетронутый поднос с ужином. Все дети уже поели и только мы остались в столовой. Он все время повторяет одно и тоже:
- мне плохо! Тошнит, кружится голова, болит все тело. О, как мне нехорошо!
Плач настолько базисный, в нем такое страдание, такая безысходность, что от него, как от радиации, нет защиты. Я дежурный и мой долг облегчить его страдания. Вот уже две недели – каждый вечер, повторяется одно и тоже. Врачи до меня перепробовали все, чтобы Илан успокоился и уснул. Но все напрасно. На протяжении 2 месяцев он жалуется на постоянную сильную головную боль, прошел полное обследование, но причин не найдено. Вернее причины очевидны.
Когда Илану было 4 года, а его сестре 2, умерла мама. Папа много работал, возвращался поздно, а утешавшую его соседскую женщину, которую он регулярно навещал, он в свою личную жизнь так и не пустил. Дети росли хорошими: тихие, в меру общительные, хорошо учились. Когда отец возвращался усталый с работы и ложился спать, дети укладывались рядом. Только так все они и могли заснуть – всей семьей, рядом друг с другом.
Осознание утраты стало приходить к Илану постепенно, год назад. Мама стала являться к нему в снах и фантазиях, он спрашивал у отца обо всем, что было связано с ней. Отец простой и уже немолодой мужчина, очень мягкий и впечатлительный не знал как себя правильно повести с ребенком и обратился к школьному психологу-консультанту: ребенок не похоронил свою маму, не успел узнать ее, не пережил траур. Папа рассказал о том, как они спят.
Психолог дала соответствующее указание, и папа его неукоснительно стал выполнять. Так потеряв мать, Илан «потерял» и отца. Илан страдал. Да, он понимал все объяснения — он мужик, должен и может спать самостоятельно. Да, он старался угодить любимому отцу, но это оказалось сильнее его. Появилась сильная головная боль, другие соматические жалобы. Обследование в детском отделении никакой патологии не выявило, а психиатр, установив депрессивное состояние, предложил перевод в наше отделение.
Прием антидепрессантов, плюс снотворные – состояние без изменений. Вот и в этот раз, закончилось свидание с папой, и у Илана — плач и тоска…
Его жалобы, его состояние, его слезы, а самое главное – знание причин и обстоятельств вызвали у меня состояние беспомощности. Вместо того, чтобы выполнять свой врачебный долг и бросаться на помощь, я прислушался к себе, к этому своему чувству беспомощности и безысходности. Пришедшая в голову идея была ясна и понятна. Но уж больно жестока. Ведь он ребенок, что он может понять в неизбывных данностях бытия, таких как смерть и одиночество? Да и как сейчас, на практике можно работать с экзистенциальными проблемами? Но у него нет другого выхода рано или поздно ему пройти через это. Почему не сейчас? Если потянуть время – соматизация может углубиться и из нормального ребенка он превратиться в хроника-ипохондика, бродягу врачебных кабинетов и больниц. Да и разве можно страдать больше, чем как он сейчас!
Я настраиваюсь на его волну и убираю свои защиты. Рефреном повторяю следом за Иланом:
- да, я понимаю, насколько тебе нелегко… Да, я верю – ты страдаешь без папы. Да, я знаю, у тебя болит и кружится голова, тебя тошнит и плохо на душе…
И так несколько раз. Это не только присоединение, раппорт, эмпатия. Это ПРИСУТСТВИЕ, как экзистенциальная категория.
- Ты хочешь, чтобы я облегчил твое состояние, убрал твою боль? («Ты ищешь спасения и ждешь помощи Конечного Спасителя?»)
Сквозь слезы и причитания он кивает головой.
- Я НЕ МОГУ ТЕБЕ ПОМОЧЬ.
Он продолжает реветь и смотрит на меня в замешательстве. Как?! Представитель всесильного мира взрослых, врач, призванный помочь, практически божество!? Но я не притворяюсь, я искренен и в первую очередь с самим собой.
- Я проверил твои назначения, ты принимаешь хорошие таблетки, с тобой работает психолог и семейный терапевт. Я не могу ничего добавить.
- Мне это не помогает, меня никто не лечит!
- Илан, мне тяжело смотреть, как ты страдаешь. Я могу тебя поддержать, посочувствовать, попытаться понять, быть рядом с тобой. Но я не желаю тебе врать — Я НЕ МОГУ ТЕБЕ ПОМОЧЬ, ПОТОМУ, ЧТО У МЕНЯ НЕТ ЛЕКАРСТВ ОТ ПОТЕРЬ (мета-сообщение: мы с тобой равны перед смертью, одиночеством и утратами. МЫ — РАВНЫ…).
Я поднимаюсь и направляюсь к выходу. Плач мгновенно стихает, глаза ясные, лицо спокойное. Он что-то говорит. Что? Он просит разрешения съесть не весь свой ужин.
- Да, конечно. Тебе необязательно доедать все.
Перед сном я снова навестил его, ни о чем не говоря. Смысл: даже если тебе хорошо, я все равно с тобой и для тебя.
Первую ночь он спал без дополнительных препаратов. С этого времени, уже неделя, как плач прекратился, ушли соматические жалобы, а на планерке врачи и коллектив с облегчением вздохнули:
- Наконец-то препараты подействовали, можно снизить дозу!

Обсуждение статьи в Живом Журнале:
http://dyment.livejournal.com/77260.html#comments